Встреча с Победителем.

Ему довелось испытать больше, чем обычно удавалось прошедшим через ту войну. Он успел познать и горечь беженских дорог, и муштру сталинских военных училищ, жестокость фронтовых будней и безысходность прифронтовых госпиталей. Ему прошлось испытать ад войны и ад послевоенного мира, и всякий раз, в самые трудные минуты жизнь будет швырять ему в лицо горькой оплеухой то, что он еврей, как будто в этом его вина или его позор.

Война застала его в Белеве, 14 летним мальчишкой, учеником средней школы. Его детство было не из легких, но у кого оно было другим в те годы беспощадного сталинского террора? Он не понимал того, что происходило в мире и наивно верил, как и многие его сверстники, что эта война не надолго, и что скоро наши легендарные воины придавят фашистского зверя. А мир тем временем готовился открыться перед ним во всей своей нелепой жестокости.

Вопреки всем ожиданиям война набирала силу. Немецкие войска молниеносно продвигались вглубь нашей страны. Военные сводки становились все тревожнее, сдали Киев, Минск, бомбили Ленинград. В Белеве появились первые беженцы. Через станцию проходили эшелоны с ранеными, и он с другими мальчишками бегал на вокзал провожать теплушки. Однажды в город приехали беженцы из Полоцка, они в последнюю минуту бежали из горящего города, а ему все казалось, что война еще далеко. Беженцы приносили слухи один страшнее другого, все говорили, что на захваченных территориях немцы уничтожают мирное население и в первую очередь евреев. Однажды над Белевом появились самолеты с крестами. Они расстреливали улицы из пулеметов и разбрасывали листовки: "Русские, берите хворостинку и погоняйте всех жидов в Палестинку" или "Уничтожайте комиссаров и жидов, они ваши враги".

Начиная с середины сентября, Белев стали систематически бомбить. Город стал заполняться военными. Они шли по всем улицам, усталые, измученные. Немцы захватили Смоленск и подходили к Орлу, а это было совсем рядом. Собрав свой скудный скарб, с заплечными мешками, рано утром 4 октября 1941 года, ровно за два дня до оккупации Белева его родители собрали детей и покинули город. Впереди их ждали 50 бесконечных дней и несчетные мили беженских дорог.

"Картина была печальная, - пишет он в своей книге, - По разбухшей от дождей дороге беспорядочной толпой шли солдаты. Многие были без оружия, а по обочинам дороги валялась брошенная техника, машины, автобусы, орудия, танки. Горючего не было и технику бросали, когда она останавливалась. Эта толпа была уже не управляемой. Постоянно возникали слухи о том, что немцы будто бы выбросили десант. Мы шли неизвестно куда. В г. Епифани мы пытались сесть на проходящий эшелон, но нам не удалось пробиться. Придя на следующую станцию, мы увидели, что этот эшелон с эвакуированными, куда нас не взяли, полностью уничтожили немцы во время бомбардировки. Мы больше не стали испытывать судьбу".

После тяжкого, продолжительного пути к вечеру они приходили в очередное село в поисках тепла и ночлега, но часто их просто выгоняли, поскольку жители деревни боялись, что если евреев пустят в дом, то придут немцы и сожгут деревню. "Мы подолгу стояли на улице перед закрытыми дверьми и темными окнами, - вспоминает он, - и очень часто местом ночлега служил брошенный в поле стог соломы. Однажды ночью у нас украли мешок с остатками продуктов,

наступил голод".

Через 50 дней закончится его знакомство с дорогами беженцев. Немцев остановят под Москвой, а его родители найдут приют в небольшой деревне под Шацком. Жизнь как-то наладится, он пойдет в школу, но после того, что пришлось пережить, в сознание подростка прочно войдет одна мысль - "любым способом бить фашистского зверя, который принес столько горя, который заставлял людей если не ненавидеть евреев, то бояться пустить их на порог".

Он долго упрашивал военкома отправить его на фронт. Но в 15 лет об этом не могло быть и речи. В результате он стал работать в военкомате, оформлять списки призывников. Желание бить фашистов было таким сильным, что он только об этом и говорил. Однажды военком сдался и сказал:" Ты знаешь, что надо делать." И тогда он приписал себе лишние годы и вписал свое имя в очередной список призывников. "Только сначала в военное училище, - хмуро взглянул на подростка военком, - успеешь еще навоеваться".

Южно-Уральское пулеметное училище в Благовещенске готовило офицеров, командиров пулеметных взводов. "По дороге в Благовещенск мы все падали от усталости, но нам не давали садиться на землю из-за боязни, что можем замерзнуть," - первое, что он вспоминает об училище, - "Тех, кто падал, поднимали дикой бранью и палками сопровождающие нас военные. С каждым шагом дорога становилась все труднее, а мороз крепче и крепче. Изредка на пути попадались башкирские деревни, но никто не пускал и даже попить не давали. Только к утру мы пришли в Благовещенск и в казарме прямо на полу в изнеможении уснули. Стоявшие на посту курсанты с тоской говорили: "Ну вот, пришла наша смена, теперь на фронт". Все знали, что пулеметчики - это смертники. Ведь во время боя противник пытается сперва уничтожить пулеметную точку. Но мне было все равно, я хотел только одного - скорее на фронт. День в училище начинался с того, что в

шесть часов утра, среди полной тишины и крепкого утреннего сна, раздавался обрывающий душу, зычный голос дневального " Подъем". Все, как безумные срывались с нар, начинали поспешно одеваться, и горе тому, кто не успевал".

Южно-Уральское пулеметное училище состояло из пяти батальонов, каждый из них находился отдельно за высокими заборами. Внутри каждого городка были четыре казармы, в каждой по роте, состоящей из четырех взводов, а последние из четырех отделений по десять человек. На утренней поверке старшина обратится к нему: "Курсант Резников-Левит, почему двойная фамилия? Оставлю только одну, а то портянки на двоих, сапоги на двоих. Будешь только Резников." "Товарищ старшина, - обратится он, - разрешите оставить фамилию Левит".

"Обойдешься без еврейской фамилии, - отрежет старшина, - так и тебе будет лучше и... разговорчики в строю."

"Каждую ночь, - напишет он позднее в своей книге, - нас поднимали по тревоге и с полной солдатской выкладкой устраивали многокилометровые марш-броски. Однажды, во время такого марша, я и еще несколько курсантов провалились в полынью, наши шинели на морозе стали свинцовыми, страшно тяжелыми. Хотелось заболеть, чтобы немного отлежаться, забыться, отойти от этой непосильной для детских плеч каторги. Но была цель, и она придавала силы. Каждый день приближает меня к фронту, думал я. А затем вновь наступала мучительная ночь. Шли кровопролитные бои в Сталинграде, положение на фронте было сложным, и нас готовили по сокращенной ускоренной программе. Фронт требовал пополнение. Нам сообщили, что мы все будем командирами пулеметных взводов, значит в жизни каждого будет скорее всего один, может два боя. Дольше пулеметчики не выживали. Но мне был нужен лишь один такой бой, чтобы расстреливать фашистскую гадину. А дальше, что будет со мной - неважно. Мое место займет следующий, его место - другой. Как-то ко мне подошел курсант, Коля Бутылкин с письмом, полученным из дома. Мать писала ему, что "если там с вами учится еврей, значит это училище хорошее, в плохое евреи никогда не пойдут". "Мне жаль тебя, Коля, - ответил я, - К сожалению, тебе попался неправильный еврей".

Однажды, когда наш батальон после утренних полевых занятий направлялся в столовую на обед, а все были очень усталые и голодные, неожиданно на лошади подъехал командир батальона майор Измайлов. Его, как положено, приветствовали строевым шагом, но видно, его что-то не устроило и он вернул весь батальон назад в поле, где стал заниматься строевой

подготовкой, при этом он скакал вокруг нас на сером жеребце, размахивал нагайкой, причем так рьяно, что мы боялись, как бы он не пустил ее в ход.

Затем заставил разобрать оружие и приказал ползать по-пластунски.

Эта экзекуция продолжалась больше двух часов, и когда он сам устал, мы строем снова отправились в столовую. Когда батальон вошел в город, он вдруг приказал: "Запевай!" , но все молчали, он вновь повторил команду, курсанты продолжали движение, комбат в бешенстве поскакал вперед и скомандовал- "Бегом" , батальон продолжал идти обычным шагом. Старшины истерично крича, толкали нас в спины, заставляя бежать. Неожиданно батальонный запевала затянул:

"Подвалил меня Микитка-Водовоз

Затащить к себе хотел меня на воз

А я ему не давалася, а я ножками брыкалася

Калинка-калинка моя, в саду ягода малинка моя!"

Батальон пустился в пляс, затем кто-то свистнул, и все в рассыпную помчались по разным улицам к столовой. Там нас ждал комбат Измайлов. Нас вновь построили, и взбешенный комбат носился перед нами на взмыленном жеребце. Было ясно, что вся эта история добром не закончится. Затем нас запустили в столовую, но вместо супа из горохового концентрата в ведрах на наших столах была налита вода. Никто не стал есть. Сержанты, помощники командиров взводов, обедавшие за отдельным столом, молча стояли, уставившись в одну точку. Дежурный офицер скомандовал: " Приступить к приему пищи!" Никто не шелохнулся. Через мгновение в столовой распахнулись все окна и на подоконники вкатили станковые пулеметы, за которыми находились курсанты караульной роты. Вновь последовала команда: " Приступить к приему пищи! В противном случае мы открываем огонь". Кто-то сказал: " Хватит", и мы стали разливать воду по котелкам. Только сержанты по-прежнему отказались от еды. После столовой нас отправили в казарму. Ночью я проснулся от какого-то движения в казарме. Будили и куда-то уводили сержантов. С тех пор мы их больше не видели. А на утро нам зачитали приказ об отправке на фронт".

Он попадет на 1 Украинский фронт, в 1180 стрелковый полк 350 стрелковой дивизии. С пулеметом на плечах он пройдет пешком от города Сумы до Вислы. Он будет форсировать Днепр, освобождать Киев, Житомир. В Киеве он узнал от местных жителей про трагедию Бабьего Яра. В Польше он видел разграбленные еврейские местечки, полуживых, случайно выживших в концлагерях, которые освобождала его часть. Ему повезло. Его "пулеметная судьба" была длиннее обычного. Почти год он мог мстить. И каждый раз, во время боя, если смолкал один из пулеметных расчетов, которыми он командовал, командир батальона орал ему. "Эй, ты, Абрам чертов, эй Мойша, почему пулеметы молчат". "Я не Абрам, я Лев", - цедил он сквозь зубы, и сам брался за захлебнувшийся пулемет. И старенький "Максим" оживал, поливая врага свинцовым гневом маленького еврейского мальчика из Белева.

Это случилось весной 1944. Немцы укрепились на одной из тех бессчетных безымянных высоток, отчаянно сопротивляясь, они обороняли объект, мешавший наступлению фронта. Очередная атака захлебнулась. Бойцы, готовые врасти в землю, не могли укрыться от расстреливавшего их с высотки немецкого пулемета. Когда замолчал "Максим" на левом фланге, фашистский пулеметчик, более не скрываясь, расстреливал залегших бойцов, как уток в тире. "Ну, Абрам...", - истошно орал комбат, придавленный огнем к земле.

"Я не Абрам, я Лев", - привычно сжав зубы он бросился к пулемету. "Почему молчим?" - бросил он пулеметному расчету, спрятавшемуся за бруствер. "Ленту перекосило, а здесь головы не поднять". Это было правдой. Чтобы поправить лету, надо было подняться из укрытия. Пули стучали по щитку пулемета, словно град. "Абрам!" - стонал загнанный в ловушку комбат. И тогда он, 17 летний паренек из Белева, поднялся во весь рост, открыл крышку пулемета, перетянул ленту. Пули забарабанили по щитку. "Врешь, - подумал он, - не умеешь ты стрелять, гад. Вот смотри, чему нас учили в Благовещенске", и он выпустил всю ленту в окошко, из которого строчил неуязвимый фашистский пулеметчик. Это была пулеметная дуэль. Два пулеметчика, в полный рост, не замечая идущего боя, били друг в друга. В этот миг весь мир сжался до одной линии, соединяющей окно дома и маленький окопчик на склоне холма. Пулеметная лента выплюнула последний патрон и оборвалась в тишину. Немец молчал. Эта тишина, казалось, тянулась вечность, когда вдруг знакомый голос заорал "Молодец, Мойша", и цепь с протяжным "А-а-а" ворвалась на эту трудную высоту. Немцы ответили запоздалым минометным огнем."Вперед, ребята", - крикнул он ошалевшему от увиденного расчету, когда что-то словно палкой ударило его по ногам. Он споткнулся. Боли не было, но в сапогах стало мокро. "Вот и все", - подумал он, теряя сознание.

Потом он придет в себя. За несколько часов фронт уйдет далеко вперед, и ему придется ползти 6 километров, пока его найдут. Затем мытарства по прифронтовым госпиталям. Когда до него наконец доберутся, врач решит ампутировать обе ноги. Быстрее и надежнее. Безногий инвалид в 17 лет. Но молодая женщина - хирург попросит начальника хирургического отделения разрешить ей попробовать сохраняющую операцию. Он навсегда запомнит ее лицо. Несколько часов она кропотливо будет извлекать шрапнель из того, что когда-то было его ногами. Потом сепсис, она будет дни напролет бороться за его жизнь. И тогда он решит - "Если выживу, после войны обязательно стану врачом-хирургом". И он выживет. Он будет ходить на костылях шесть лет, но это не помешает ему с отличием закончить Первый Московский Мединститут. Его оставят на кафедре, но в этот момент разыграется "дело врачей" и увенчанного орденами фронтовика выбросят из Москвы, сошлют в маленькую деревеньку просто за то, что он еврей и наверняка заодно с этими врагами народа. Но он победит и здесь. Он станет известным хирургом, ученики которого будут работать в более чем 50 странах мира. Он будет руководить клиникой и каждый год делать около полутысячи операций. И к нему будут приходить с проверками, выясняя, не слишком ли много евреев у него лечится? Нет, вы не ошиблись. Именно с таким вопросом. А в день 50 летней годовщины победы над Германией на праздничном митинге к нему подойдет парторг мединститута, и показав на ордена, спросит: "Вы на каком рынке их купили?" "Мне их подарил один очень похожий на вас немец из Польши" - ответит Лев, и больше никогда их не наденет. Он всегда будет вызывать недоумение охраны в аэропортах, "звеня" неизвлеченными из ног осколками, и однажды в очереди в продуктовом магазине молодой парень скажет ему "хоть бы вас, инвалидов, всех поубивало на той войне". А однажды жизнь повернется так, что ему надо будет уехать из страны, за которую он воевал.

И все же он победитель. Один из тех многих, кому мы обязаны... тем, что мы есть. Один из тех, кто сам того не зная, делает историю. Пусть сегодня ничто не омрачит нашим ветеранам этот праздник. Пусть никто не посмеет сказать, что многое было зря. Ничего не было зря в их жизни. Ни тогда, ни теперь. Именно это и делает их победителями.