ЕВРЕИ В КУЛЬТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ

(По материалам иерусалимской конференции)

Джонатан Молдаванов

В самом центре Иерусалима, в пяти минутах ходьбы от рынка Махане Йегуда, - того самого, где 30 июля 1997 года взорвалась подложенная террористами бомба и погибло 18 человек, - находится культурный центр русского еврейства, на табличке перед входом в который значится: Общинный дом. Здесь и состоялась международная конференция под названием «Русское еврейство зарубежья». Проходила она на русском языке; преобладающее число докладчиков было из Израиля, а международной делало ее участие известного швейцарского литературоведа, бывшего москвича профессора Шимона Маркиша, да еще - двух теперешних москвичей. Один из них, этнограф Михаил Членов, открыл первое заседание странными на первый взгляд словами:

«Я считаю, что явление Михаила Пархомовского в Израиле на фоне русской культуры, русского еврейства есть явление уникальное, которое требует определенного осмысления. Поэтому первое, с чего я хочу начать, это принести, - я полагаю, от всех нас - низкий поклон Михаилу Ароновичу Пархомовскому. Очень редко бывает, что какой-то один человек открывает определенную отрасль науки, общественной мысли, какого-либо общественного знания. Пархомовскому это удалось.»

Действительно, Михаил Аронович Пархомовский, организатор и движущая сила этой конференции, сделал нечто на первый взгляд невозможное. Приехав из Москвы в Израиль в 1990 году, он вдруг объявил, что хочет издавать серию книг, посвященных вкладу выехавших из России евреев - в культуру зарубежных стран. Невозможным это дело представлялось, во-первых, потому, что в небогатой и далеко не благополучной стране неоткуда было взять деньги. Во-вторых, естественно было спросить: почему в Израиле, с его переизбытком русской гуманитарной интеллигенции, во главе такого дела должен стоять не филолог или историк, а врач, - ибо по профессии Пархомовский - врач, он работал врачом и в России, и в Израиле до своего выхода на пенсию. В-третьих, - и это, пожалуй, главное, - возникал деликатный вопрос о сущности такого предприятия. Израиль создан сионистами. Идея сионизма - собрать всех евреев на их исторической родине. С точки зрения правоверного сиониста самая жизнь еврея в чужой стране - вещь ненормальная. С этой ненормальностью нужно либо покончить, либо - на худой конец - закрыть на нее глаза, а уж никак не изучать ее, да еще у самого подножия Сиона. Словом, идея Пархомовского имела, осторожно говоря, некоторую антисионистскую направленность. Но Израиль - страна чудес, и здесь совершаются самые невероятные вещи. Деньги нашлись, Пархомовский оказался на своем месте - лучшего организатора и вдохновителя издания невозможно было бы пожелать, а открытое им направление общественной мысли не только не вызвало негодования, но нашло горячую поддержку в обществе, в том числе - и среди сионистов. Например, один из редакторов Краткой еврейской энциклопедии на русском языке, доктор Абрам Торпусман, без обиняков назвал деятельность Пархомовского интересной и благородной, а известный израильский лингвист доктор Абрам Соломоник добавил: «Считаю его одним из тех энтузиастов, вокруг которых вертится мир, и примером для подражанья. Его пять томов - блистательный вклад в сегодняшнюю литературу израильскую, публицистическую и научную.»

Упомянутые тома - книги серии «Евреи в культуре русского зарубежья», изданные Пархомовским. Они получили признание во всем мире - достаточно сказать, что в Петербурге, в бывшей Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, а ныне российской Национальной библиотеке, за ними записывались в очередь.

В своем докладе Михаил Членов говорил еще о многом: о кризисе русского еврейства, которое, сыграв блистательную роль в истории, сейчас, по некоторым признакам, сходит - и вот-вот навсегда сойдёт - с исторической сцены; о трудности самоидентификации для русских евреев, чье самоощущение противоречиво: многие не могут выбрать, кем считать себя: русскими или евреями, и переживают это настолько мучительно, что иной раз накладывают на себя руки, как случилось с литературоведом Анатолием Якобсоном и писателем Юрием Карабчиевским; о специфическом одиночестве русского еврея; о двойственности, религиозной и национальной, затрагивающей самое понятие еврейства, - ведь, как известно, на протяжении многих веков евреями считались только исповедующие иудаизм, независимо от расовой и национальной принадлежности. Почему, в самом деле, Лоуренс Аравийский, приняв ислам, не перестал быть англичанином, - а, скажем, христианин Александр Галич не мог чувствовать себя одновременно христианином и евреем?..

Эпиграфом к своему докладу устроитель конференции Михаил Пархомовский выбрал слова известного еврейского религиозного мыслителя Мартина Бубера: «Мы хотим и должны осознать, что мы - в большей мере, чем какой-либо другой народ - в буквальном смысле являемся продуктом смешения культур. Но мы хотим быть не рабами, а господами этого смешения, этой нашей двойственности...» Среди прочего в докладе Пархомовского прозвучали и такие слова:

«По многим причинам - войны, Катастрофа, утрата книжных и архивных собраний - документирование истории русского еврейства в зарубежье связано с немалыми трудностями. Естественно предположить, что в течение нескольких поколений русские евреи как самобытный культурный элемент растворятся в новой среде обитания. В Красную книгу записывают волков, отдельные отряды журавлей, белого носорога, - неужели мы, русские евреи, менее ценны для земного шара? Смесь культур, о которой говорит Бубер, в нашем случае представляет соединение лучших национальных еврейских качеств и традиций с великой русской культурой. Позволим себе повторить это изношенное выражение, для нас оно несет конкретный смысл. Россия веками усваивала Ветхий завет. Россия веками впитывала идеи, этику и художественные ценности Византии и Европы. Соединив их с русскими идеями и ценностями, она создала - дальше слова Достоевского - 'веками еще не виданный высший тип, которого нет в целом мире: тип всемирного боления за всех'. Это уникальное сочетание русское еврейство принесло на Запад. Это сочетание принесла наша алия в Израиль.»

Результатом смешения культур стал, по мнению Пархомовского, небывалый в истории творческий сплав: духовный союз русской и еврейской интеллигенции.

«Этот союз русских и евреев, зародившийся в прошлом веке, был очень плодотворным и в эмиграции не ослабел. Небольшое отступление. Мы - противники копания в антисемитизме. Конечно, это у нас - не запретная тема, и отменить ее, увы, нельзя, но история русско-еврейского союза содержит много счастливых минут, и нам думается, что лучше, плодотворнее направить исследовательскую мысль в эту сторону.»

Выступил на конференции и депутат израильского Кнессета Юрий Штерн. Он напомнил собравшимся, что еврейская колония в Палестине 1920-30-х годов, созданная в основном выходцами из России, была одним из мировых центров тогдашней русскоязычной интеллигенции и эмиграции. Сюда с Дальнего востока приезжал петь Александр Вертинский, здесь бывал художник Леонид Пастернак, здесь провел полгода Михаил Чехов - приезжал ставить спектакли в театре Габима:

«Стало быть, здесь была публика, набирались залы, чтобы слушать Вертинского, который даже песню об этом написал. Это потрясающе! Мы представляем себе тогдашних палестинцев как сионистскую публику, а на самом деле эта сионистская публика не лишена была своих русскоязычных культурных сантиментов.»

Иерусалимский философ Нафтали Прат, ведущий специалист Краткой еврейской энциклопедии на русском языке, прочитал доклад под названием «Еврейский акцент у русских философов», посвященный Льву Шестову, С. Л. Франку и Георгию (Жоржу) Гурвичу. Он, в частности, сказал:

«Семён Людвигович Франк, сын врача-еврея, отказавшийся в свое время креститься ради того, чтобы занять академический пост, тем не менее впоследствии принял крещение и создал произведение, которое среди произведений его почти единомышленников и коллег по созданию русской религиозной философии XX века выделяется отсутствием конфессиональной доминанты. Если, скажем, такие мыслители как Флоренский или в значительной степени зависящий от Флоренского Булгаков развивают софиологические темы философии Соловьева и строят систему христианской метафизики, в значительной мере повторяющей построения, ну, скажем, христианской патристики и развивающей темы неоплатонизма в его христианской рецепции, причем неизбежным и важным компонентом их построений являются догматические утверждения, относящиеся, несомненно, к сфере теологии, - то в философских писаниях Франка мы теологических элементов практически не найдем. Несмотря на то, что Франк причислял себя к школе платоников, а русская философия в православном ключе главным образом была платоновской, или неоплатоновской, что соответствовало православной традиции, патристической, потому что православная церковь не знала схоластики, не знала аристотелевского влияния, - то платонизм Франка, однако, резко отличается от платонизма, скажем, Булгакова, да и от неоплатонизма Соловьева и других представителей соловьевской традиции. Практически отсутствует у Франка понятие Софии. Практически отсутствуют все те посредники, многочисленные элементы, стоящие между Богом и миром, Богом и человеком, которые составляют отличительную особенность софиологических построений русской философии и своеобразных взглядов соловьевской школы. Платонизм его гораздо ближе к платонизму западному, и не случайно одним из своих прямых предшественников и учителей Франк считает Николая Кузанского, философа, стоящего на грани средневековья и Возрождения... Там, где он говорит об откровении, это откровение - общее. Скажем, в его книге «С нами Бог», где он хочет предстать перед читателем христианином, христианские догматы излагаются настолько либерально, что они утрачивают, по существу, всё свое специфическое содержание. Скажем, в книге «Свет во тьме» мы сталкиваемся с такими определениями церкви, которые, в сущности, приемлемы для человека, исповедующего любую монотеистическую религию. Церковь как институт, как носитель благодати - у него растворяется. Церковь - это общество людей, объединенных любовью и общей верой в Бога, и всё. Таким образом, церковью может оказаться любая община верующих.»

Вслед за Пратом выступила известная исследовательница русской литературы Майя Каганская с докладом Русский еврей и 20-й век. Докладу была предпослана долгая преамбула, в которой развивалась мысль, что русские евреи - больше чем община: они - народ, объединенный не только языком или общими воспоминаниями, но общностью представлений и понятий: «привычками разума». Затем Майя Каганская рассказала о загадочной книге под названием «Индивидуальность и прогресс», вышедшей в Санкт-Петербурге, в 1903 году. На обложке значилось: Эмиль Рамович. Каганская убеждена, что это псевдоним, под которым скрывается крещеный еврей: «потаенный философ», по ее определению. Книга рисует утопические картины грядущего золотого века, наступившего в результате успехов человеческого гения. Чрезвычайно любопытно, что о коммунизме и социализме автор говорит в прошедшем времени. По его мысли, эти пустые обольщения человечеством уже навсегда отброшены...

Сотрудник института истории российской академии наук, москвич Вадим Телицын рассказал на конференции о судьбах двух выходцев из России, погибших в нацистских лагерях: юриста Александра Кулишера и экономиста и коллекционера книг Павла Апостола. Попутно он беглыми штрихами нарисовал выразительные картины жизни русских эмигрантов в Германии в начале 1920-х годов, когда там жило не менее 250 тысяч российских изгнанников:

«Несмотря на все экономические сложности, вызванные последствиями первой мировой войны, в Берлине, Мюнхене и других крупнейших германских городах открывались российские учебные и научные центры, издавались газеты и журналы, действовали многочисленные политические, культурные, просветительские и благотворительные общества...»

К этому еще следует добавить и русские издательства, каковых в одном Берлине было около сорока. Среди них - и легендарное издательство Геликон. О его создателе - Абраме Григорьевиче Вишняке - рассказал иерусалимец, доктор Леонид Ювенирг.

«В Берлине Вишняк сосредоточился главным образом на выпуске литературно-художественных произведений современных авторов. Достаточно назвать такие имена как Андрей Белый, Алексей Ремизов, Борис Пастернак Марина Цветаева, Федор Сологуб, Илья Эренбург, Виктор Шкловский, Михаил Гершензон, - чтобы представить себе масштабы и серьезность издательской деятельности 'Геликона'.»

В издательстве Вишняка печатались как эмигранты, так и писатели, не покидавшие России. Многих будущих знаменитостей Вишняк буквально открыл русскому читателю. Книги он оформлял с большим вкусом, приглашая для этого известных художников. Одним словом, Геликон был и остается важной вехой в истории русской культуры. Сам же Вишняк, подобно Кулишеру, Апостолу и еще очень и очень многим, погиб в годы войны в нацистском концлагере.

Отметил Ювенирг и то, что как ни трудно в это поверить, но в 22-м году русских книг вышло в Германии больше, чем немецких.

Иерусалимский историк и писатель Михаил Хейфец выступил на конференции с докладом об освоении минеральных богатств Мертвого моря в Израиле. В частности, он рассказал о судьбе одного из зачинателей современной израильской промышленности, Моисея Абрамовича Новомейского.

«Жизнь Новомейского - какая-то сплошная сказка. Во-первых, родился он в Баргузине. Это было маленькое торговое село в Сибири. Он был внуком ссыльного. Он сумел получить образование от местных политссыльных, в частности, его первой учительницей была знаменитая бабушка русской революции, Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская. Потом он кончил училище, поехал в Германию, кончил там горный институт, вернулся в Россию и стал крупнейшим инженером по горной промышленности на Урале. Я им заинтересовался впервые потому, что я занимался темой убийства царской семьи и, в частности, участия евреев в нем. И вот в книге Новомейского вдруг я нашел такую фразу: 'Говорят, царя расстреляли евреи. Чепуха! Я знал Белобородова и Сыромолотова лично: оба - русские.' Он лично знал этих цареубийц, потому что они все были рабочие и служащие его горных предприятий...

Итак, он был одним из крупнейших русских инженеров-горняков, создателем многих рудников, предприятий, и превосходным организатором. Заодно он был и революционером, - что только естественно, ведь он был воспитан политическими ссыльными. По его словам, все в Сибири были революционеры по натуре. Вся культура, все просвещение, все идеи вносились в эту огромную территорию только политическими ссыльными. Никого другого из людей культурных там просто не было...

Он примыкал к боевой организации партии эсеров и, в частности, как горняк, снабжал эту партию взрывчаткой. Потом он стал социал-демократом, примкнул к партии Поалей-Цион, стал сионистом. Когда он приехал в Палестину в 1920 году, он решил создать здесь химическую промышленность. Он приехал и увидел, что место занято: на Мертвом море есть два дощатых барака и моторка. В первый его приезд, еще до 1914 года, там не было вообще ничего. Оказалось, что один араб-христианин привозит на этой моторке зерно из Трансиордании. Новомейский откупил у него это место и немедленно подал заявку, потому что он сразу оценил минеральные богатства Мертвого моря. Девять лет он пробивал эту заявку в подмандатной Палестине. Только читая его книгу, я понял, как это тяжело: пробить заявку на перспективное место. Один из английских деятелей так ему объяснил, кто его противники. Они делятся на четыре группы. Первая группа - против евреев, причем, насколько я разобрался, в этом не было ничего антисемитского. Англичане не страдали антисемитизмом. В этом было просто нежелание отдавать что-то чужим. В конце концов, есть английские предприниматели,- с какой стати евреям, да еще русским евреям, отдавать хорошее выгодное дело? Вторая группа была против сионистов. У них были свои политические убеждения: они были сторонниками арабов и всячески мешали сионистам. Их больше всего раздражала энергия и предприимчивость евреев. Не для того колониальные чиновники приехали из Англии в такую глушь, чтобы вкалывать. Они хотят здесь спокойно жить, заработать себе приличную пенсию, - а им непрерывно мешают. Насколько приятнее арабы, которые спокойно и без всяких хлопот позволяют колониальной администрации жить как ей хочется... Третья группа противников были те, кто очень опасался лично Новомейского и его связей. Новомейский кончил школу в Германии. Все его друзья-химики, которые принимали участие в этом деле, были из Германии, а поташ, которым он предполагал заниматься, был германской монополией. С одной стороны - хорошо, если у Британской империи будет своя поташная промышленность. С другой стороны возникает впечатление, что немцы через евреев протягивают руку к британским владениям... И наконец четвертая, самая влиятельная группа: это были те люди, которые просто сами хотели захватить перспективное место... Эти четыре группы непрерывно мешали Новомейскому, непрерывно интриговали против него. Но он не сдался и спустя девять лет получил документ. На то, чтобы построить предприятие и начать выдавать продукцию, ушел год с небольшим... Новомейский был горный инженер и организатор промышленности, а кроме того - идейный сионист: он хотел развивать страну, создавать рабочие места для евреев, пробудить к жизни новый район, где никто не жил. Это было его главным мотивом. Ну, и кроме того он хотел, естественно, приложить к чему-то свои руки, свои знания и свою энергию. Поскольку он не был химиком, то его попытки освоить богатства Мертвого моря были по необходимости ограниченными. Он, к тому же, исходил из текущих потребностей рынка. А в то время монополистом на мировом рынке поташа - компонента для удобрений и для взрывчатых веществ - была Германия, и когда началась первая мировая война, вдруг все союзники оказались без поташа, а он им был необходим. Цены на поташ во время войны выросли в девять раз в Англии, с 9 фунтов стерлингов до 81 за тонну, а в Америке - в сто с лишним, в сто двенадцать. Колоссальный рост прибыли! И - чистый рынок, потому, что кроме как у Германии ни у кого поташа нет, а все страны, наученные опытом первой мировой войны, хотят иметь свое. Поэтому Новомейский хотел добывать из солей Мертвого моря только поташ. Неожиданно выяснилось, что у него есть мощные конкуренты: американцы, причем не какие-нибудь, а такие фирмы как General Electric, General Motors, Du Pont de Nemours и Standard Oil. Оказывается, что в солях Мертвого моря есть довольно много брома. А в то время уже стали понимать, что добавление тетраэтилсвинца чрезвычайно повышает октановое число. Тетраэтилсвинец делается с помощью бромовых добавок. После первой мировой войны началось массовое развитие автомобильной промышленности, автомобиль, наконец, вытеснил лошадь, и потребовалось очень много нефти, но и очень много тетраэтилсвинца, а к нему - очень много брома. А бром - здесь. И вот крупнейшие мировые фирмы ввязались в спор за бром.... Эта долгая борьба увенчалась тем, что вопреки своему желанию первоначальному Новомейский вынужден был заняться и бромом тоже. Так возник комбинат Мертвого моря, так называемая Поташная компания, которая добывала поташ и бром... Подход Новомейского был чисто инженерным. Он придумал, как добывать поташ и бром - дешево. Он использовал здешний ресурс: солнце. Но мало того: он и самые трудности сумел обратить в преимущества. Почему было трудно жить рабочим на Мертвом море? Потому что оно было окружено болотами. Он придумал, что именно на месте болот нужно создавать те опреснительные бассейны, в которых будет выпариваться вода, после чего из оставшегося рассола можно будет добывать и поташ и бром. То есть осушение болот шло как часть производственного процесса и одновременно давало рабочим возможность жить в этой малярийной местности. И до сего дня придуманная им технология дает возможность добывать на Мертвом море поташ с довольно высокой прибылью в 22-23 %, при мировом уровне в 16,5 %. На предприятиях Мертвого моря работают люди из Негева, из тех самых мест, где и сегодня самая высокая безработица. А что бы там было без этих предприятий?»

Если Новомейский провел химизацию Палестины, то задача электрификации этой страны выпала на долю другого русского инженера, Пинхаса Рутенберга. В отличие от Новомейского, Рутенберг был в первую очередь революционером, а инженером - и превосходным - по совместительству. В русскую же историю он вошел главным образом в связи с делом знаменитого попа Гапона. Как известно, организованное Гапоном шествие рабочих к царю 9-го января 1905 года было расстреляно царскими войсками перед самым Зимним Дворцом. Погибло не менее тысячи человек. С этого Кровавого воскресенья и начинается первая русская революция. Рассказывая о судьбе Рутенберга, иерусалимский историк Леонид Прайсман не обошел вниманием и Георгия Аполлоновича Гапона:

«Во время шествия Рутенберг, находившийся рядом с Гапоном, буквально спас его жизнь, повалив на землю за секунду до первого залпа, а затем силой вытащил совершенно обезумевшего от страха попа из кучи человеческих тел, тут же обрезал ему волосы, чтобы его было трудно узнать, увел и спрятал на квартире литератора Батюшкова. Затем он помчался в Москву к своему студенческому другу Савинкову, взял два паспорта и отправил их Галопу, который тотчас уехал за границу. В Европе и русские эмигранты, и западноевропейская общественность встретили Гапона как героя-вождя революции. Несколько скептических голосов тонули в голосах восторженных почитателей. Его мемуары были переведены на основные языки мира и принесли ему целое состояние. Деньги не задерживались у Гапона. С одной стороны, он их щедро раздавал своим соратникам по революционной борьбе из разных партий (есть воспоминания, как у него клянчил деньги Ленин), а с другой стороны, уже теперь не будучи священником, он наконец-то мог отдаться своим естественным наклонностям. Бурные скандальные романы следовали один за другим в Монте-Карло, где он проигрывал бешеные суммы. В конце концов он разочаровался в революционерах, а революционеры разочаровались в нем. В Гапоне вообще было что-то от вождя крестьянского движения XII-XIV веков. Он мог совершенно серьезно говорить: «Чем династия Романовых лучше династии Гапонов? Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течет кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая». В департаменте полиции не сомневались в истинных революционных убеждения Гапона. С ним установили связь. Тут выяснилось, что за деньги он был готов выдать все что угодно. Но проблема заключалась в том, что он ничего не знал.»

Поэтому Гапон начал уверять начальника петроградского охранного отделения, что и Рутенберг - продажен. Более того, он сам в это поверил. А поверив, признался Рутенбергу в сотрудничестве с охранкой - и с подкупающей прямотой предложил ему за хорошие деньги выдать имена членов боевой организации социалистов-революционеров, которой царское правительство боялось больше всего. Рутенберг был потрясен, ибо всё еще верил в Гапона и по человечески был к нему привязан. Он тотчас поехал в Швейцарию, где руководство партии (то есть Савинков и Азеф) решило разделаться с предателем, - и поручило это грязное его другу Рутенбергу. Вот как описывает последующие события Леонид Прайсман:

«Рутенберг нашел рабочих и других революционеров, знавших попа, которые прежде всего захотели удостовериться, что Гапон - действительно провокатор. Он и Гапон поехали на дачу Азефа в Озерки. Здесь торг продолжился: Рутенберг делал вид, что готов продаться охранке - всё дело за деньгами. Революционеры и рабочие находились в соседней комнате и всё слышали. Когда последние сомнения отпали, и стало несомненно, что Гапон готов всё выдать, они ворвались в комнату и схватили провокатора. Крики Галопа: 'Братцы, братцы!' ни к чему не привели, железный крюк был вбит заранее, и с вождем 9-го января было покончено.»

В свой черед и Рутенберг отходит от русского революционного движения. Он подолгу живет в Италии, в частности, у Горького. Он возвращается к инженерному труду, патентует проект плотины - и зарабатывает на этом порядочные деньги, заложив тем самым основу своего будущего весьма значительного состояния. У него возникают связи во всех слоях европейского общества. Еще до первой мировой войны Рутенберг близко сошелся с молодым итальянским социалистом, которому предстояла головокружительная карьера. Это был Бенито Муссолини. Много позже, в 1935 году Рутенберг ездил к Муссолини в качестве уполномоченного английского правительства. Лучшего посла не нашлось во всей Британской империи.

К этому времени Рутенберг окончательно осел в Палестине, где пользовался громадным влиянием. От политики он отошел. Помимо электрификации страны, он занимался еще и другими хозяйственными вопросами, а попутно мирил таких партийных вождей как Жаботинский и Бен-Гурион. Любопытно, что Рутенберг, человек совершенно не религиозный, номинально был и, как думает Прайсман, так до конца и остался православным, - вероятно, единственным православным из числа создателей Израиля.

Выяснилось на конференции и то, что государственную основу Израиля тоже заложили русские евреи. На это указал в своем докладе известный юрист доктор Яков Айзенштат:

«Русские евреи - в значительной степени не только теоретики, но и практики, создавшие государство Израиль. В этом процессе построения теории государства участвовали лица самых различных взглядов. Если мы возьмем таких выдающихся лиц как Сыркин и Борохов, то они исходили из социалистических, марксистских взглядов - их взглядам последовал Бен-Гурион, реальный создатель нашего государства. Из демократических концепций исходили Усышкин и Вейцман, который стал первым президентом государства. Но наиболее полно теорию построения еврейского государства разработал и изложил Зеев Жаботинский.»

Владимир (он же Зеев) Жаботинский известен России главным образом, как один из вождей сионизма. Но он был и замечательным русским писателем. Не кто-нибудь, а Леонид Андреев называл его в числе лучших стилистов своего поколения - и сетовал, что тот уходит из русской литературы. К сожалению, на конференции даже коротко не излагалась поразительная по своей насыщенности судьба Жаботинского, - просто потому, что в Израиле ее знают все. Но вот чего в Израиле не знали даже сотрудники музея Жаботинского, так это что он завершил свое юридическое образование и даже защитил диссертацию. Это открытие принадлежит доктору Айзенштадту. Во всеоружии своих юридических знаний Жаботинский и стал блестящим теоретиком государственного устройства Израиля.

Но не только государство, а и его язык в значительной мере воссоздан выходцами из России - ведь язык Ветхого Завета по необходимости пришлось приспосабливать к современности. О том, как это происходило и что из этого вышло, рассказал на конференции известный специалист по ивриту доктор Абрам Соломоник:

«По данным 70-го года (сейчас, наверное, они изменились) можно вывести этимологию каждого слова, которое присутствует в современном иврите. Сколько же слов древнего иврита, золотого, так сказать, периода, присутствует в нашем с вами иврите современном? Это примерно 16 %. Сколько слов возникло в языке в средние века, с момента, когда он прекратил свое существование как разговорный, и евреи оказались в рассеяния? Тоже примерно 16%. В итоге - 32% старых слов. А все остальное - 68% слов - возникло в нашем языке после того, как началось его формальное возрождение.»

От русской литературы тоже тянутся в Израиль прелюбопытные нити. Вот какое открытие сделал докторант Иерусалимского университета Юрий Завьялов:

«В 1997 году я нашел совершенно уникальную переписку Владимира Набокова с его одноклассником по петербургскому Тенишевскому училищу, которого звали Самуил Роз(в. Они в течение всей жизни были самыми близкими друзьями и до самой смерти переписывались. Более теплых, даже нежных отношений невозможно себе вообразить. Первое из найденных мною писем Набокова к Розову относится к 1937 году. Совершенно уникальное письмо. Это шесть страниц, исписанные бисером, напоминают повествовательной тканью такие романы как 'Дар' и воспоминания 'Другие берега'.»

В течение более чем двадцати лет после смерти обоих адресатов эта переписка пролежала в Хайфе, в семье Розовых, где уже никто не говорит по-русски...

Из доклада Завьялова выяснилось, что в 1918 году, еще юношами, Набоков и Розов оказались в Лондоне. Здесь они чисто по-мальчишески резвились: играли в бильярд, катались на велосипедах. Когда же подошла пора поступать учиться, у Набокова возникли трудности. В Кембриджский университет принимали только круглых отличников, а в его тенишевском аттестате была пятерка с минусом по священной истории. Тут Набокова выручила дружба. Самуил Розов одолжил ему для предъявления свой аттестат, где были одни пятерки. Каким-то чудом дело это сошло. Набоков благополучно закончил Кембридж, а Розов - Лондонский университет по специальности инженера-архитектора, после чего уехал в Палестину.

Отметил Завьялов и то, что Набоков имел очень неожиданное отношение к арабо-израильскому конфликту:

«В 1970-е годы Набоков передал израильскому послу в Швейцарии чек на порядочную сумму и попросил его вложить на военные нужды молодого государства. При этом он сказал: 'Позвольте мне сделать свой маленький вклад в борьбу против арабольшевистской агрессии'.»

Итак, арабов Владимир Набоков соединял с большевиками даже лингвистически. Ненавидел он, как явствует из писем к Розову, и немцев, перенося на весь немецкий народ вину нацистов за газовые камеры Освенцима.

На последнем заседании конференции председательствовал известный литературовед, специалист по серебряному веку русской поэзии, профессор Роман Тименчик. В связи с находкой Завьялова он сказал:

«Израиль вообще страна - не знаю, как больших - видимо, и больших, - но, во всяком случае, огромного количества маленьких чудес, - и мне трудно не вспомнить в этой связи, как лет шесть тому назад мне довелось записывать воспоминания израильтянина, который тоже был однокашником Набокова по Тенишевскому училищу, но был ему решительно незнаком, потому что учился на два класса младше. Тем не менее он на всю жизнь запомнил все обстоятельства выступления Набокова на выпускном вечере весной 1917 года - и не только все обстоятельства, но и наизусть продекламировал стихотворение, которое Набоков читал на этом выпускном вечере, но которое никогда не печаталось. Когда впоследствии нашли автограф стихотворения и сравнили записанный мною текст с автографом, то выяснилось, что этот глубокий старик не перепутал ни единого слова в довольно длинном стихотворении.»

А вот что думает Тименчик по поводу затеи Пархомовского:

«История пятитомника, которая развертывалась на моих глазах, поучительна в том смысле, что когда затевалось это дело, мало кто мог предположить, что оно успешно дойдет до своего - ну, если не конца, не хочется думать, что это конец, - то по меньшей мере до кульминации, до выхода в свет пятитомного (а сейчас готовится и шестой том) издания под названием 'Евреи в культуре русского зарубежья'. Когда оно начиналось, оно было отмечено печатью любительства. И в очередной раз мы убеждаемся в таком старом законе, что - в известном смысле - блаженны любители... благословенны любители. Они не знают, что чего-то нельзя делать - и основывают новое дело, основывают новые жанры, основывают новые направления в искусстве или культуре. Постепенно черты любительства в издании, которое возглавляет Пархомовский, стали все-таки вытесняться некоторым профессионализмом, что, я должен сказать, как правило, конечно, хорошо, спору нет, но иногда теряется некоторая прелесть неофитства, энергия неофитства, пафос неофитства, которые тоже имеют свои положительные последствия. Скажем, бывают ситуации, в которых любой профессионал считает - и как бы правильно считает с профессиональной точки зрения - что в каком-то направлении искать нет смысла, это бессмысленная трата времени, и, научно организуя свое время, не пускается в эти сомнительные поиски. А любитель, дилетант - в высоком смысле этого слова - пускается и находит. Что-то подобное несколько раз происходило в издании этого пятитомника... Большое ли будущее у этого начинания, сказать не возьмусь. В случае с Пархомовским я вообще зарекся что-либо предсказывать. Не исключено, что еще на наш с вами век вполне хватит его энергии, изобретательности и каких-то таких качеств, которые заставляют людей с ним сотрудничать - и сотрудничать безвозмездно. Не буду делать никаких прогнозов, чтобы не возмутить ситуацию...»

Итак, русские евреи в зарубежье - вымирающий биологический вид, что-то вроде белого носорога. Но они разнесли по миру животворную идею русско-еврейского творческого союза - и не без их помощи русская культура стала в наши дни всемирной. Союз двух народов жив в Израиле. М. А. Пархомовский и его единомышленники не теряют надежды, что и в новой России этому духовному единению найдется место. А уж в том, что оба народа будут от этого в выигрыше, сомневаться не приходится.